Неточные совпадения
Анна Андреевна. Тебе все такое грубое нравится. Ты должен помнить, что жизнь нужно совсем переменить, что твои знакомые
будут не то что какой-нибудь судья-собачник, с которым ты ездишь травить зайцев, или Земляника; напротив, знакомые твои
будут с самым тонким обращением: графы и все светские… Только я, право,
боюсь за тебя: ты иногда вымолвишь такое словцо, какого в хорошем обществе никогда не услышишь.
Лука стоял, помалчивал,
Боялся, не наклали бы
Товарищи в бока.
Оно
быть так и сталося,
Да к счастию крестьянина
Дорога позагнулася —
Лицо попово строгое
Явилось на бугре…
Стародум. Фенелона? Автора Телемака? Хорошо. Я не знаю твоей книжки, однако читай ее, читай. Кто написал Телемака, тот пером своим нравов развращать не станет. Я
боюсь для вас нынешних мудрецов. Мне случилось читать из них все то, что переведено по-русски. Они, правда, искореняют сильно предрассудки, да воротят с корню добродетель. Сядем. (Оба сели.) Мое сердечное желание видеть тебя столько счастливу, сколько в свете
быть возможно.
Стародум. Как! А разве тот счастлив, кто счастлив один? Знай, что, как бы он знатен ни
был, душа его прямого удовольствия не вкушает. Вообрази себе человека, который бы всю свою знатность устремил на то только, чтоб ему одному
было хорошо, который бы и достиг уже до того, чтоб самому ему ничего желать не оставалось. Ведь тогда вся душа его занялась бы одним чувством, одною боязнию: рано или поздно сверзиться. Скажи ж, мой друг, счастлив ли тот, кому нечего желать, а лишь
есть чего
бояться?
— Об этом мы неизвестны, — отвечали глуповцы, — думаем, что много всего должно
быть, однако допытываться
боимся: как бы кто не увидал да начальству не пересказал!
Но как ни строго хранили будочники вверенную им тайну, неслыханная весть об упразднении градоначальниковой головы в несколько минут облетела весь город. Из обывателей многие плакали, потому что почувствовали себя сиротами и, сверх того,
боялись подпасть под ответственность за то, что повиновались такому градоначальнику, у которого на плечах вместо головы
была пустая посудина. Напротив, другие хотя тоже плакали, но утверждали, что за повиновение их ожидает не кара, а похвала.
Он сказал это, но теперь, обдумывая, он видел ясно, что лучше
было бы обойтись без этого; и вместе с тем, говоря это себе,
боялся — не дурно ли это?
Определенного ничего не
было, но Степана Аркадьича никогда почти не
было дома, денег тоже никогда почти не
было, и подозрения неверностей постоянно мучали Долли, и она уже отгоняла их от себя,
боясь испытанного страдания ревности.
— Я
боюсь, что она сама не понимает своего положения. Она не судья, — оправляясь говорил Степан Аркадьич. — Она подавлена, именно подавлена твоим великодушием. Если она прочтет это письмо, она не в силах
будет ничего сказать, она только ниже опустит голову.
Вронский понял по ее взгляду, что она не знала, в каких отношениях он хочет
быть с Голенищевым, и что она
боится, так ли она вела себя, как он бы хотел.
Он говорил это и страстно желал услыхать подробности о Кити и вместе
боялся этого. Ему страшно
было, что расстроится приобретенное им с таким трудом спокойствие.
— Мне гораздо уж лучше, — сказал он. — Вот с вами я бы давно выздоровел. Как хорошо! — Он взял ее руку и потянул ее к своим губам, но, как бы
боясь, что это ей неприятно
будет, раздумал, выпустил и только погладил ее. Кити взяла эту руку обеими руками и пожала ее.
Доказательство того, что они знали твердо, что такое
была смерть, состояло в том, что они, ни секунды не сомневаясь, знали, как надо действовать с умирающими, и не
боялись их.
Но во мне
есть другая, я ее
боюсь — она полюбила того, и я хотела возненавидеть тебя и не могла забыть про ту, которая
была прежде.
Ему хотелось, чтобы Левин
был весел. Но Левин не то что
был не весел, он
был стеснен. С тем, что
было у него в душе, ему жутко и неловко
было в трактире, между кабинетами, где обедали с дамами, среди этой беготни и суетни; эта обстановка бронз, зеркал, газа, Татар — всё это
было ему оскорбительно. Он
боялся запачкать то, что переполняло его душу.
— Это доказывает только то, что у вас нет сердца, — сказала она. Но взгляд ее говорил, что она знает, что у него
есть сердце, и от этого-то
боится его.
Они знали, что он
боялся всего,
боялся ездить на фронтовой лошади; но теперь, именно потому, что это
было страшно, потому что люди ломали себе шеи и что у каждого препятствия стояли доктор, лазаретная фура с нашитым крестом и сестрою милосердия, он решился скакать.
«Неужели это вера? — подумал он,
боясь верить своему счастью. — Боже мой, благодарю Тебя»! — проговорил он, проглатывая поднимавшиеся рыданья и вытирая обеими руками слезы, которыми полны
были его глаза.
— Что с вами? Вы нездоровы? — сказал он по-французски, подходя к ней. Он хотел подбежать к ней; но, вспомнив, что могли
быть посторонние, оглянулся на балконную дверь и покраснел, как он всякий раз краснел, чувствуя, что должен
бояться и оглядываться.
Левин
был благодарен Облонскому за то, что тот со своим всегдашним тактом, заметив, что Левин
боялся разговора о Щербацких, ничего не говорил о них; но теперь Левину уже хотелось узнать то, что его так мучало, но он не смел заговорить.
— Я вас давно знаю и очень рада узнать вас ближе. Les amis de nos amis sont nos amis. [Друзья наших друзей — наши друзья.] Но для того чтобы
быть другом, надо вдумываться в состояние души друга, а я
боюсь, что вы этого не делаете в отношении к Алексею Александровичу. Вы понимаете, о чем я говорю, — сказала она, поднимая свои прекрасные задумчивые глаза.
Боится ли она и желает ли она того, что
было, или того, что
будет, и чего именно она желает, она не знала.
— Ты сказал, чтобы всё
было, как
было. Я понимаю, что это значит. Но послушай: мы ровесники, может
быть, ты больше числом знал женщин, чем я. — Улыбка и жесты Серпуховского говорили, что Вронский не должен
бояться, что он нежно и осторожно дотронется до больного места. — Но я женат, и поверь, что, узнав одну свою жену (как кто-то писал), которую ты любишь, ты лучше узнаешь всех женщин, чем если бы ты знал их тысячи.
— Если тебе хочется, съезди, но я не советую, — сказал Сергей Иванович. — То
есть, в отношении ко мне, я этого не
боюсь, он тебя не поссорит со мной; но для тебя, я советую тебе лучше не ездить. Помочь нельзя. Впрочем, делай как хочешь.
Одна выгода этой городской жизни
была та, что ссор здесь в городе между ними никогда не
было. Оттого ли, что условия городские другие, или оттого, что они оба стали осторожнее и благоразумнее в этом отношении, в Москве у них не
было ссор из-за ревности, которых они так
боялись, переезжая в город.
Как будто
было что-то в этом такое, чего она не могла или не хотела уяснить себе, как будто, как только она начинала говорить про это, она, настоящая Анна, уходила куда-то в себя и выступала другая, странная, чуждая ему женщина, которой он не любил и
боялся и которая давала ему отпор.
Он
был неприязненно почтителен, как бы
боясь сближения с людьми, которых он не уважал.
Когда встали из-за стола, Левину хотелось итти за Кити в гостиную; но он
боялся, не
будет ли ей это неприятно по слишком большой очевидности его ухаживанья за ней. Он остался в кружке мужчин, принимая участие в общем разговоре, и, не глядя на Кити, чувствовал ее движения, ее взгляды и то место, на котором она
была в гостиной.
— Ах перестань! Христос никогда бы не сказал этих слов, если бы знал, как
будут злоупотреблять ими. Изо всего Евангелия только и помнят эти слова. Впрочем, я говорю не то, что думаю, а то, что чувствую. Я имею отвращение к падшим женщинам. Ты пауков
боишься, а я этих гадин. Ты ведь, наверно, не изучал пауков и не знаешь их нравов: так и я.
«Я совсем здорова и весела. Если ты за меня
боишься, то можешь
быть еще более спокоен, чем прежде. У меня новый телохранитель, Марья Власьевна (это
была акушерка, новое, важное лицо в семейной жизни Левина). Она приехала меня проведать. Нашла меня совершенно здоровою, и мы оставили ее до твоего приезда. Все веселы, здоровы, и ты, пожалуйста, не торопись, а если охота хороша, останься еще день».
Он всю эту неделю не переставая испытывал чувство, подобное чувству человека, который
был бы приставлен к опасному сумасшедшему,
боялся бы сумасшедшего и вместе, по близости к нему,
боялся бы и за свой ум.
— Я
боюсь, что вам здесь не совсем хорошо, — сказала она отворачиваясь от его пристального взгляда и оглядывая комнату. — Надо
будет спросить у хозяина другую комнату, — сказала она мужу, — и потом чтобы нам ближе
быть.
Матери не нравились в Левине и его странные и резкие суждения, и его неловкость в свете, основанная, как она полагала, на гордости, и его, по ее понятиям, дикая какая-то жизнь в деревне, с занятиями скотиной и мужиками; не нравилось очень и то, что он, влюбленный в ее дочь, ездил в дом полтора месяца, чего-то как будто ждал, высматривал, как будто
боялся, не велика ли
будет честь, если он сделает предложение, и не понимал, что, ездя в дом, где девушка невеста, надо
было объясниться.
— Что ж делать, по вашему? — спросила она с тою же легкою насмешливостью. Ей, которая так
боялась, чтоб он не принял легко ее беременность, теперь
было досадно зa то, что он из этого выводил необходимость предпринять что-то.
— Мы прекрасно доехали и вас не беспокоили, — отвечал Сергей Иванович. — Я так пылен, что
боюсь дотронуться. Я
был так занят, что и не знал, когда вырвусь. А вы по-старому, — сказал он улыбаясь, — наслаждаетесь тихим счастьем вне течений в своем тихом затоне. Вот и наш приятель Федор Васильич собрался наконец.
Левин вдруг разгорячился при этих словах, потому что в глубине души он
боялся, что это
было правда, — правда то, что он хотел балансировать между коммунизмом и определенными формами и что это едва ли
было возможно.
— Нет, вы не ошиблись, — сказала она медленно, отчаянно взглянув на его холодное лицо. — Вы не ошиблись. Я
была и не могу не
быть в отчаянии. Я слушаю вас и думаю о нем. Я люблю его, я его любовница, я не могу переносить, я
боюсь, я ненавижу вас… Делайте со мной что хотите.
— Я
боюсь, что тебе холодно
будет наверху, — заметила Долли, обращаясь к Анне, — мне хочется перевести тебя вниз, и мы ближе
будем.
Она знала, что старуху ждут со дня на день, знала, что старуха
будет рада выбору сына, и ей странно
было, что он,
боясь оскорбить мать, не делает предложения; однако ей так хотелось и самого брака и, более всего, успокоения от своих тревог, что она верила этому.
И она, вспомнив те слова, которые дали ей победу, именно: «я близка к ужасному несчастью и
боюсь себя», поняла, что оружие это опасно и что его нельзя
будет употребить другой раз.
Она уже подходила к дверям, когда услыхала его шаги. «Нет! нечестно. Чего мне
бояться? Я ничего дурного не сделала. Что
будет, то
будет! Скажу правду. Да с ним не может
быть неловко. Вот он, сказала она себе, увидав всю его сильную и робкую фигуру с блестящими, устремленными на себя глазами. Она прямо взглянула ему в лицо, как бы умоляя его о пощаде, и подала руку.
Ему совестно
было оставлять брата одного по целым дням, и он
боялся, чтобы брат не посмеялся над ним за это.
— «Никак», — подхватил он тонко улыбаясь, — это лучшее средство. — Я давно вам говорю, — обратился он к Лизе Меркаловой, — что для того чтобы не
было скучно, надо не думать, что
будет скучно. Это всё равно, как не надо
бояться, что не заснешь, если
боишься бессонницы. Это самое и сказала вам Анна Аркадьевна.
Они
были дружны с Левиным, и поэтому Левин позволял себе допытывать Свияжского, добираться до самой основы его взгляда на жизнь; но всегда это
было тщетно. Каждый раз, как Левин пытался проникнуть дальше открытых для всех дверей приемных комнат ума Свияжского, он замечал, что Свияжский слегка смущался; чуть-заметный испуг выражался в его взгляде, как будто он
боялся, что Левин поймет его, и он давал добродушный и веселый отпор.
Левин слушал брата и решительно ничего не понимал и не хотел понимать. Он только
боялся, как бы брат не спросил его такой вопрос, по которому
будет видно, что он ничего не слышал.
— Он
был очень болен после того свидания с матерью, которое мы не пре-ду-смотрели, — сказал Алексей Александрович. — Мы
боялись даже за его жизнь. Но разумное лечение и морские купанья летом исправили его здоровье, и теперь я по совету доктора отдал его в школу. Действительно, влияние товарищей оказало на него хорошее действие, и он совершенно здоров и учится хорошо.
— На том свете? Ох, не люблю я тот свет! Не люблю, — сказал он, остановив испуганные дикие глаза на лице брата. — И ведь вот, кажется, что уйти изо всей мерзости, путаницы, и чужой и своей, хорошо бы
было, а я
боюсь смерти, ужасно
боюсь смерти. — Он содрогнулся. — Да
выпей что-нибудь. Хочешь шампанского? Или поедем куда-нибудь. Поедем к Цыганам! Знаешь, я очень полюбил Цыган и русские песни.
— Ты говоришь, что это нехорошо? Но надо рассудить, — продолжала она. — Ты забываешь мое положение. Как я могу желать детей? Я не говорю про страдания, я их не
боюсь. Подумай, кто
будут мои дети? Несчастные дети, которые
будут носить чужое имя. По самому своему рождению они
будут поставлены в необходимость стыдиться матери, отца, своего рождения.
И, счастливый семьянин, здоровый человек, Левин
был несколько раз так близок к самоубийству, что спрятал шнурок, чтобы не повеситься на нем, и
боялся ходить с ружьем, чтобы не застрелиться.
— Со всеми его недостатками нельзя не отдать ему справедливости, — сказала княгиня Сергею Ивановичу, как только Облонский отошел от них. — Вот именно вполне Русская, Славянская натура! Только я
боюсь, что Вронскому
будет неприятно его видеть. Как ни говорите, меня трогает судьба этого человека. Поговорите с ним дорогой, — сказала княгиня.